Читать интересную книгу Политиканиада, по линии ада - Марина Леванте

Оценив к четвёртому курсу все ЕГО бесконечные «человечьи прелести», знакомые и однокурсники стали относиться к нему с едва скрываемым презрением, чего ОН совсем не замечал, ни тогда и ни позже.

А вот его отец, который между тем, и сам понёс моральный и не только ущерб от деятельности собственного сына, относился к НЕМУ с пристрастием отца-обожателя, считая невиновных виноватыми, со слов своего же отпрыска, и в тот период, будучи преподавателем в том же вузе, перестал здороваться с ребятами, всё превознося ЕГО, не желая слушать никаких сторонних объяснений. Любые попытки простым логическим путём доказать пожилому человеку, что ни от кого, кроме как от его сына, КГБ не мог узнать об этой истории, заканчивались фиаско… Как только кто-то пытался сказать профессору, что это ОН заложил всех – несчастный педагог сразу махал рукой и быстро удалялся по коридору, даже не слушая, и продолжая пристрастно верить в «святость» своего сына, хотя сам же лишён был в связи с этими событиями права преподавательской деятельности на долгие 10 лет, как и один из пострадавших студентов из-за этой клеветы всё не уставал повторять:

– Да, я из-за этой мрази не мог после вуза пять лет найти работу – так что, молчать, теперь, что ли?

Спустя годы, отец, всё же вернувшись на работу, уже больше не смог восстановиться полностью и вскоре умер, а его сын, успев жениться на жене своего друга, у которого ОН увёл её, вселился в квартиру родителей Ольги, находящейся в доме времён хрущёвской застройки, и следом все достижения новоиспечённого супруга упёрлись и ограничились объединенными квадратными метрами с соседними, расположенными на одной лестничной площадке, в результате чего семья обзавелась четырьмя малюсенькими комнатками на четверых. К тому времени у НЕГО родился сын Гоша и следом дочь Ирина.

Сам Геннадий Лазаревич занял угловой кабинет метров десять в ширину и длину, и тем был доволен, как и своей не только жизнью, но и деятельностью тех лет и, конечно же, сегодняшних дней в том числе.

Собственно, все его бесчисленные полёты, и не во сне, а наяву с одной общественной трибуны на другую, с предварительным взлётом в качестве лифтёра к последнему этажу с первого, с книжкой Маркузы и зачитанным до дыр «Капиталом» Маркса, наконец, увенчались приземлённой должностью директора исследовательского института, занимающегося вроде бы, мировыми социальными проблемами, на которую он сам же себя и назначил, устав рвать кепку словно Ильич, гремя одним единственным словом «амбивалентно» на всю страну…

Внешне Геннадий Лазаревич очень напоминал совсем не великого вождя мирового пролетариата, а мультяшного героя, были такие то ли тролли, то ли зверьки непонятные, с огромными носами, очень неуклюжие – папа, мама и сын… Правда позже он сменил имидж вместе с головным убором, и нацепил на лысину, нелепо расположившуюся где-то, то ли на затылке, то ли на темени, берет Че Гевары, забыв при этом погладить брюки и своё неизменное кашемировое пальто, купленное в одной из своих знаменитых загранпоездок, будучи ещё диссидентом.

Да и контора, его, громко именуемая Институтом, больше напоминала знаменитую «шарашкину», в которой он значился главным, а сотрудников, находящихся в его подчинении, можно было запросто по пальцам пересчитать, размерами помещение вышла на порядок меньше его собственных квартирных полуметров, вернее, его тестя и жены.

Но тут же экономия средств, какая могла быть, почему только он не догадался об этом, но нормальным людям не совсем было понятно, для чего этот директор всё же «шарашкиной» конторы арендовал данное помещение из двух комнат, за которое выкладывал каждый месяц не хилую сумму, когда можно было спокойно, встав по утру, надев халат и съев свой диабетический йогурт, Геннадий тщательно следил за своим здоровьем – не пил и не курил, открыть дверь и впустить внутрь в свой, хоть и небольшой кабинет, всех соратников по уму, а правильнее, по дегенератизму, ибо они не уступали шефу в потенциале мозговой деятельности, и начать свой рабочий день, который заключался обычно в ничегонеделании…

Ну, на худой конец, обсуждалась личная жизнь Берии, Ежова… ещё каких-нибудь известных революционеров, для колорита правда, иногда приплеталась фигура генералиссимуса Сталина. И всё это порою, когда не изучалась глобальная мировая проблематика социализма, называлось редакционной коллегий во главе с главредом Геннадием Лазаревичем Кирхинштейном. Потому что он, памятуя, как выпускал когда-то левой направленности газетёнку с названием, очень напоминающим известную всем со школьной скамьи «Искру», руководил теперь ещё и порталом, всё с тем же левосторонним уклоном.

Хотя, учитывая его безмерную любовь не только к самому себе, но и к шуточкам под названием «плоские», лучше бы издавал Геннадий Лазаревич журнал «Крокодил», в котором был бы ещё и главным героем.

Разумеется, основной его настольной книгой являлся не только «Капитал», но и этот юмористический журнал советских времён, это было понятно, и даже неоспоримо. Что означало одно, что это и была та литература, откуда он черпал свои многочисленные знания, заодно приправляя их своими, тоже бесконечными, байками. Да, он давно уже являлся главным персонажем любимого им «Крокодила», о чём многие не просто догадывались, а даже знали наверняка.

Странно, но, его любовь к самому себе, нечто нарциссизма, могла бы чем-то обуславливаться, ну, скажем, какими-то личностными качествами, но все они утыкались в те формулировки, обозначенные выше – мерзкий и отвратительный тип. Правда, можно было бы себя любить ещё за свои глубочайшие познания, но, опять-таки, исходя из того, что, они у него заканчивались на прочитанном раз десять, задом наперед «Капитале» и паре неомарксистов, а дальше у господина Кирхинштейна было все очень и очень плохо, потому что помимо автора Маркса он так и не прочитал никакой литературы за всю свою изумительную и замечательную жизнь, и означало это одно – тот самый обычный вакуум, который надо было бы чем-то заполнить.

Как, на простом бытовом примере, лубяная корзина стоит три рубля, но, если в нее положить грибы и ягоды, будет стоить гораздо дороже, и, как и пустой холодильник без внутреннего содержания имеет стоимость заводского товара, ибо продукты стоят немалых денег, что сходу увеличивает стоимость этого холодильника. Значит, цена личности побывавшего руководителем и предводителем всего чего, выливалась в грош, а так как он очень и очень любил деньги, то тут, вообще-то, нечего было даже самому любить и обожать… Поэтому, конечно же, ему оставалось только уважать тех, кто всем этим все же обеспечен…

Что с трудом, но всё же получалось у бывшего диссидента и провокатора, но исключительно в тех случаях, когда на голубом небосводе, словно известная дразнилка, морковка для ослика, маячили зелёного цвета шелестящие бумажки, весело развевающиеся по ветру. Вот тогда, товарищ Кирхинштейн готов был даже на предложение не «Капитал» десять раз прочитать, а подставить любому свой зад, страшно измученный геморроем, да, так, что б отымели его те самые десять раз, но зато в результате, включив как всегда, свою обычную беспринципность, отговорив или наболтав на диктофон и в камеру то, что нашептали, за или против, не важно что, он каждый раз получал заслуженное вознаграждение, и, поклонившись, вспомнив молодость и годы своей учёбы, пройденное актёрское мастерство, сходу представив себя на сценической площадке, на которой так и не побывал, Геннадий хватал в зубы выданное пособие и улепётывал к себе на мягкий диван, ещё живо помня жёсткое деревянное сидение, на котором он и заработал свой нелицеприятный недуг сзади.

***

Как и раньше ему казалось, что все окружающие уважают его таланты, хотя давно многим было ясно, что он обычный летун. И что и теперь продолжает в том же духе, но только уже по несколько иной причине, просто никто особо не хотел иметь с ним дела.

Но самое смешное и интересное заключалось в том, что он так и не замечал истинного отношения к себе окружающих… А те, не только его бывшие товарищи по факультету, которых он в своё время сдавал пачками, не сомневаясь и не сожалея ни минуты, с той же неприкрытой насмешкой взирали на знаменитого директора института только с громким названием, и даже журналисты, берущие у него интервью, а потом делающие такие фото, на которых фотогеничная внешность Геннадия Лазаревича смотрелась без каких-либо прикрас, всё уродство натуры этого лицемера выпячивалось сквозь черно-белый кадр. И всем становилось понятно, с какой любовью щёлкали затворы камер с нужного ракурса, как и достаточно было быть в курсе того, чего желал его коллега из другой компании… Да просто, взять и расстрелять из маузера эту личность, которая во время общих совещаний сидела и всё тщательно записывала в свой блокнотик, но ровно через секунду абсолютно всё, без исключения, выветривалось не только из головы этой великой личности.